Как я выступала в опере

[img]https://cdn.litres.ru/pub/c/cover/26717576.jpg[/img] Дело не в берете Многим любителям оперы давно известен бородатый анекдот про «Зеленовый берет». Каждый работающий в опере человек, будь он хоть двадцати лет от роду, рассказывает его про свой театр, дескать, у них это случилось. Меж тем, анекдоту лет сто – и было ли такое вообще, бог весть… Так вот: говорят, что сопрано, поющее Татьяну из оперы «Евгений Онегин», в костюмерной потеряло малиновый берет и надело зеленый, а, видя такое, верный реалистической традиции баритон Онегин переиначил свой вопрос и спросил: «Кто там в зеле́новом берете?» После чего его собеседник бас, князь Гремин, от удивления спел: «СЕСТРА моя», – а педантичный и дотошный Онегин уточнил тогда: «Так ты СЕСТРАТ? Не знал я ране», – и т. д. Но я описываю лишь случаи, которым сама была свидетельницей. И вот подумала: хоть и забавна эта старая хохма, но насколько действительно происходящее на сцене всегда смешнее бородатых анекдотов… Итак… С беретом все было как раз хорошо, он был нужного цвета. Но именно в этом легендарном речитативе оперы после вопроса: – Кто там в малиновом берете? – прекрасный бас Гремин спел свою реплику: – Ага! Давно ж ты не был в свете? – и, поскольку получилось складно и в рифму, он счел, что уже молодец, и продолжение петь не стал. Баритон же Онегин, чувствуя, что оркестр уходит вперед, а коллега молчит, пропел за него, изменив чуть-чуть грамматическое лицо и сократив убегающие длительности: – Позволь-КА ЕЙ представлюСЬ Я… Гремину ничего не оставалось, как продолжить: – Да кто ж она? (Ему, как нянюшке, «зашибло».) А Онегин на это – назидательно и выразительно (как бы – опомнись, «нас окружают»): – Жена ТВОЯ! Гремина это открытие ошеломило. Он обмер и спел реплику Онегина в недоумевающую малую секунду: – Так Я женат? Не знал я ране… (О, ранний «эклер»! Гремину было лет тридцать пять, как говорит литературовед Лотман.) Тут Гремин-бас вспомнил (хоть и зря), что у баритона, чьей партией он нечаянно завладел, это не вся реплика, и, не желая повторить свою былую ошибку, страдальчески продолжил: – Давно ли? Онегин (нажимая и умоляюще взглядом: пропадаем!): – Около двух лет!!! Гремин (совсем падая духом): – На ком? Онегин (боже мой!): – На Лариной! Гремин (ааааа – точно!): – Татьяне??? Онегин (интимным ходом вниз по терциям, вроде как: ну, парень, дал ты мне поволноваться…): – Я ей знаком… Гремин (слава богу, пронесло): – ТЫ ИМ сосед!!! Тут все вернулось на круги своя, и Гремин пошел петь вожделенную залом арию в Ges-dur-е: «Любви все возрасты покорны». (Дескать, и маразматики тоже.) В зале никто ничего не заметил. Заметили сами бас с баритоном, помреж, следящий по нотам, окружающие генералы и Татьяна. Да я. Арию Гремин спел странно. Пытался отвлечься от клокочущей смеси смеха, испуга и облегчения – «пережал» страшно, но некоторые любят, когда так. Онегин все время отворачивался, как бы пораженный глубиной чувств князя, и утирал украдкой глаза – это очень даже мило было. Татьяна мелко вздрагивала в своем кресле и пряталась за веер. Хор стоял, нарочито мрачен и суров, чтоб не прорвалась всесметающая «бугага». Меня, стоящую за кулисами, и помрежа никто не видел, поэтому мы катались в родовых муках. Публика была в восторге.